Портрет режиссёра в интерьере его спектаклей
Основатель и бессменный художественный руководитель Нового экспериментального театра Отар Джангишерашвили стал академиком. Международная академия театра приняла его в свой почётный круг «за выдающиеся достижения в театральном искусстве».
Великий Питер Брук заметил однажды: «Театр - это место встречи между идеалом и практикой». Сказано будто об Отаре Джангишерашвили. Судьба подарила ему уникальный шанс: воплотить в жизнь свой идеал, своё понимание театра и его места в жизни.
...На дворе стоял 1988 год. Власть всеми силами старалась придать себе человеческий облик. В Волгограде рухнул старый драматический театр, отяжелевший от склок и интриг. Для строительства нового и был приглашен Отар Джангишерашвили. Ему здорово помогали в технической части и не лезли в часть творческую.
Это была невероятная, неслыханная свобода. Режиссер привёл с собой молодую актерскую команду, и вместе они пошли на чрезвычайно смелый, по тем временам, шаг: решительно поломали устоявшиеся организационные формы театра. Они первыми в России начали работать на невиданных тогда контрактных условиях. Эксперимент заставил причастных к нему (а это вся труппа театра) проникнуться высокой личной ответственностью за дело, не позволял самоуспокаиваться и стимулировал кропотливую каждодневную работу над повышением профессионального мастерства. Без этого невозможно было воплотить новые творческие задачи. Не случайно было выбрано и название - Новый экспериментальный театр.
Наряду с ломкой устоявшихся организационных схем, Новый экспериментальный театр активно повёл поиск современных форм общения со зрителем, который заметно охладел к театральной рутине, царившей тогда на сцене. И здесь успех сопутствовал дерзким экспериментаторам.
Выбранный для дебюта спектакль не создавался даже, а выпевался из самого сердца. Шекспир, «Ромео и Джульетта» - вечная надежда на всемогущество любви.
И была премьера!
Город ахнул и раскололся надвое. Такого здесь еще не видели. Страстная, тревожащая поэма оказалась настолько современной, настолько необходимой и настолько яркой, что многих покорила навсегда, но кого-то и испугала надолго. И впервые театральная публика увидела фирменное НЭТовское блюдо: нарочитое пренебрежение бытом, подчёркнутую праздничность, красоту движений, звучность речи – всё то, что понимается под широким определением «театральность».
В ожесточённых спорах критиков верх взяли поклонники театра. Да и общество было преисполнено надежд на сияющее будущее, столь явственно прозвучавших в первом спектакле нового театра. И зритель проголосовал ногами. Спектакль открыл счёт ежевечерним аншлагам, которые продолжаются по сей день, - пустых мест в НЭТе не бывает.
Начиная с первого, каждый сезон НЭТа становился открытием для его поклонников, число которых росло в геометрической прогрессии. И не только в Волгограде, театр побывал на гастролях в Италии, Германии, США, участвовал в престижнейших конкурсах, непременно завоёвывая награды и дипломы. Но всегда он стремился и возвращался домой к своему главному зрителю.
Казалось, случилось небывалое: идеал достигнут, и больше нечего желать. Но вряд ли такое возможно вообще, а уж в России этого просто не может быть, потому что не может быть никогда. Свобода, чуть показавшая сияющий лик, унеслась по своим маршрутам, оставив после себя грязный пенный шлейф разнузданного плебейства, дорвавшегося до власти.
Потрясение этой метаморфозой яростно и беспощадно звучит у Отара Джангишерашвили в его спектакле «Иллюзии Дон Жуана». Главный герой погибал в огненной геенне, напоминающей бухенвальдскую печь. И у зрителя создавалось полное впечатление, что на их глазах вновь уничтожаются инакомыслие, непослушание, неугодность.
Дон Жуан уничтожен потому, что не захотел участвовать во всеобщей «игре в болванов», не мог принять окружающий мир таким, каков он есть. Мир, в котором неуютно чистой, честной душе, где неуместны всякие фантазии и чувства. Есть колея, по которой и следует двигаться в строго заданном направлении. Место ли здесь неукротимому, свободному человеку? Удивительно ли, что Дон Жуан восстал против пошлости и зла?
Отар Джангишерашвили безжалостно назвал свои (и не только свои) светлые надежды иллюзией. Этот мир любовью не спасёшь, она ему просто не нужна. Равно как и «пережитки прошлого» - честь, совесть, достоинство. Но если в нём победят сганарели, если восторжествует обыденность, пошлость, лицемерие, тогда всё обратится в прах.
И тогда разверзнется огненное чрево...
Идеалы не просто забыты, они попраны действительностью, от которой невозможно скрыться за стенами театра. Но сказать о ней своё суждение художник и может, и обязан. На сцене НЭТа появляется спектакль «Игроки» по одной из самых странных пьес Николая Васильевича Гоголя. В ней с гениальным пророчеством показаны типы, населяющие сегодняшнюю Россию. А теперь - выведены на сцену. Балалаечники, пьяницы, иностранцы, не знающие никакого другого языка, кроме русского, слепцы, претендующие на роль поводырей...
Имя им легион, и пока они торжествуют. То, что они сами по себе несчастны, конечно, страшно. Ещё страшнее – они делают несчастными других.
К этому спектаклю Отара Джангишерашвили можно было бы поставить эпиграфом горькое определение блистательного журналиста начала прошлого века Власа Дорошевича: «Россия – это собрание людей, из которых каждый недоволен тем делом, которое ему приходится делать».
Зачем были поставлены «Игроки»? Во всяком случае, не затем, чтобы обличать и, тем более протестовать. Иначе публика увидела бы совсем другое действо, эффектное, яростное и зажигательное (что-что, а это Отар Джангишерашвили умеет с блеском). Режиссёр своим спектаклем всего лишь (всего лишь?!) скорбит по России.
Для чего поставлены «Игроки»? В первую очередь, может быть, для того, чтобы мы внимательнее посмотрели на тех, кого попираем ногами, и тех, кто топчет нас. А главное – увидели бы себя. Увидели – и ужаснулись. Но, может быть, главное – преисполнились состраданием к ближним.
Лучше Чехова об этом не сказал ещё никто. И Отар Джангишерашвили ставит свой шедевр – «Чайку».
Чехов на рубеже веков рассказывал о судьбах писателей, артистов, врачей – людей гуманитарных профессий. Об их тяжёлых судьбах, о причинах их деградации: и физической, и духовной. То есть, о тех самых проблемах, которые в полный рост встали перед нынешним российским обществом.
Спектакль выносил на суд зрителя непростой вопрос: как и почему государство опустило интеллигенцию. Именно опустило. Каким другим термином можно обозначить положение, при котором цвет нации, получая нищенские зарплаты, вынужден влачить жалкое существование? О создании каких духовных ценностей можно говорить в данном случае?!
За что исковерканы, изломаны судьбы этих людей, которые в иной обстановке, и, быть может, в иной стране могли бы стать украшением и опорой общества? Здесь же они, перефразируя Сорина, - всего лишь люди, которые хотели. Хотели стать кем-то, а стали никем. Не их вина, но им-то от этого не легче.
Отар Джангишерашвили поставил трагедию. Все персонажи этого спектакля глубоко несчастны, у них осталось только прошлое. Настоящее раздражает, будущее – пугает. В спектакле чайка – не Нина. Чайки – все остальные, подстреленные жизнью умные, добрые и никому не нужные люди. Но если отстреливают лучших, как жить дальше?
Этот проклятый вопрос мучает Отара Джангишерашвили. Что почти физически чувствуется в его «Гамлете». Нэтовский принц датский - свой парень для публики, только что поднявшийся из зрительного зала и решивший поделиться с ним своими бедами и заботами, Но так уж вышло, что они - эти беды и заботы - касаются каждого из сидящих в зале.
В этом Гамлете живёт и действует Мысль. Решив покарать зло, он мучается в поисках оружия, ведь убийство неминуемо поставит его на одну доску с убийцей отца. Надев личину сумасшедшего, он производит интеллектуальные экзерсисы, но сам ищет, ищет выход. Поиски его оказываются бесплодны, и оттого безмерно отчаяние.
Отар Джангишерашвили показал трагедию во всей её законченности, когда не остаётся ни проблеска надежды. Да и как можно увидеть какой-то проблеск за горой трупов в финале? И всё же такова притягательная сила этого спектакля, что у зрителя всё же остаётся луч надежды. В конце концов, тени сгущаются перед рассветом.
Надежда эта во весь голос звучит и в последней по времени премьере НЭТа – спектакле «Цареубийцы» по знаменитой трилогии Алексея Толстого. Тьма объяла всё и вся, и, кажется, нет и не будет в ней ни лучика света. Однако в финале вдруг выезжает на коне парень в ватнике, с гармошкой и поёт про русскую дорогу – ухабистую, грязную, но бесшабашно ведущую к какой-то необходимой цели, и надежда вспыхивает с новой силой. А вместе с ней, пробиваясь сквозь слёзы и кровь, к зрителю выходит сама Любовь. К этой странной, великой земле под гордым названием – Россия.
А всё-таки странное и диковинное это племя – художники. Ничто их не берёт: ни кризисы, ни смены правительств, ни вихляющий курс доллара, ни даже занудливый сосед за стенкой. Они всё так же чувствуют не головой, но сердцем, мыслят образами, а не словами, существуют не во времени – в вечности. А что в нашем проклятущем и всё-таки прекрасном мире более вечно, чем любовь?
Отар Джангишерашвили удивительным образом знает, что нужно его зрителю в каждый данный момент. Более 20 лет он уверенно ведёт свой корабль по бушующим волнам повседневности к одному ему ведомому идеалу. Может быть, это как раз тот случай, когда движение важнее цели. Признаков творческой усталости у НЭТа и его капитана нет, и, значит, есть блистательные перспективы.