ЛИТЕРАТУРА

Вячеслав Дёгтев.




Козлы



Интеллигенция?! Слово-то какое поганое! И звучит-то как по-хамски.

К.Леонтьев

С детства я мечтал быть бандитом.
Не вором, пусть даже и в "законе", не жульманом, не
карманником-щипачем, не мошенником-кидалой, и даже не
медвежатником-взломщиком сейфов, а именно -- бандитом (ст.77 УК).
Безжалостным, но благородным гангстером. Эдаким современным Дубровским.
Русским Робин Гудом. Тем более, что дядья, убийцы-душегубы, "друзья народа",
тянувшие во времена Берии длинные лесоповальные срокА по расстрельным
статьям (102 и 104 УК) такого порассказали из своего бурного, овеянного
легендами прошлого, что впечатлений хватает до сих пор, криминал сочинять и
выдумывать почти не приходится, стоит покопаться в памяти, вспомнить
что-нибудь из их рассказов, -- и пожалуйте получать гонорар.
С феней и "благородным русским" матом познакомился гораздо раньше, чем
с языком нормальным, а тем паче с литературным. Знал половину статей в
Уголовном Кодексе, знал все тюремные масти, а фамилию свою узнал лишь в
школе. И поначалу даже возмутился от ее неблагозвучности, подумал, что
происки учительницы... Короче, все предпосылки были, чтоб из меня вырос
какой-нибудь Кирпич или Утюг, или Центнер (как дразнили в детстве), но
судьба, увы, распорядилась иначе. Я не выбирал свой путь, он сам как-то
выбрался, и потому среди этой склизкой прослойки, среди этих прокладок с
крылышками и без -- я суровый гангстер, не прощающий обид чечен, а среди
братков бандитов -- гнилой интеллигентишка. И очень, очень, поверьте, очень
жаль, что не наоборот.
Когда выстукиваю это на машинке, из магнитофона несется презрительный
голос певца-поэта. Песня-вызов:
-- В труде -- умелые руки,
Все говорят, как есть.
Но кому от этого радость?
Кому от этого честь?
А ведь и вправду. Разве способен к полету духа и чистым, возвышенным,
немеркантильным помыслам манерный гомик, похожий на умытую и причесанную
свинью, обожающий солдатиков, которые то и дело его колотят, -- любя,
конечно же, любя? Или вертлявый, прилизанный тип, не глядящий в глаза, со
слюнявыми губами, вожделенно ждущий банальных резолюций какого-нибудь
фердыщенки? Или безобразно-жирный, к которому и подойти-то ближе трех метров
невозможно, потому что требуха в той куче тухлого сала -- преобладающий
орган?.. Разве возможно, чтобы в уродливом, убогом, униженном теле
помещалась возвышенная, чистая душа? В человеке все должно быть красиво, все
должно быть благородно -- и дела, и помыслы, и тело. Но разве может
прирожденный трус, шакал по жизни быть героем, великодушным львом,-- хотя бы
в мечтах, хотя бы в грезах? Везде, в каждом слове, в каждом жесте, в каждом
поступке, в каждом мазке кистью будет сквозить его истинная, ничтожная
сущность. И разве может явиться миру пророк среди обитателей этого вашего,
ребята, серпентария? А ведь каждый из вас претендует именно на это, не
меньше...
-- Мои слова не слишком добры,
Но и не слишком злы.
Я просто констатирую факт:
Козлы-ы!
Даже у пидоров есть какие-то свои принципы и убеждения. Есть "понятия".
У вас же, как у тех кишечнополостных, которых
рука не поднимается, брезгует написать, -- лишь система пищеварения.
Вы способны существовать в любой, самой едкой, самой невыносимой среде,
обслуживать любую власть, -- лишь бы кормили; вы не способны приносить
кормильцу ничего, кроме самых извращенных гнусностей; вы всегда
прикрываетесь какой-нибудь возвышенной идеей, громкой фразой, которая по
здравом размышлении оказывается полной чушью; скромно, но постоянно вы
намекаете настойчиво о своей благородной миссии; ненавязчиво, но изо дня в
день твердите, что только вы истинные, только вы настоящие, -- а все для
того, чтоб оправдывать свое проституирование. Прогнутая спина, дежурная
приторная улыбка, бегающий перманентно-лояльный взгляд, блудливые слюнявые
губы, вялые, тонкие, неразвитые, немужские ручонки, неспособные ни на
пожатие, ни на удар, к которым и прикасаться-то противно. Скользкие и
мерзкие, как черви, нет, как... как глисты -- такие же беззащитные на свету
и такие же подлые и безжалостные в привычной среде, в среде полумрака,
наполненной ядами ваших наговоров...
Эх, ребята, если б я был братком, многие проблемы с вами решил бы легко
и просто. Сейчас уже дорос бы до уровня папы местной (а то и региональной!)
мафии. Имел бы, как все порядочные урки, особняк с лифтом, пару-тройку
ротвейлеров во дворе, в четырех-пяти местах гражданских жен с семьями, чтоб
было где оттягиваться после "работы", три-четыре схрона с рыжьем, зеленью и
пушками. Уж тогда-то ничего не стоило бы разобраться с одним из вас.
Можно было бы сделать это даже белым днем, прямо на улице, чем больше
дерзости и непредсказуемости, тем больше шансов, что все сойдет как нельзя
лучше. Вот идет, скажем, этот жук на работу (или с работы), высокий, прямой
хлюст, с благообразной сединой, движется, непотопляемый, лояльно поворачивая
голову, нюхая воздух, как старый лисовин, демонстративно-лукаво любуясь
погодой, макиавелли областного розлива, погруженный в думы о чем-нибудь с
понтом "духовном", наслаждается неброской среднерусской природой, идет
аккуратненько, хват с цепким ледяным взглядом бездаря, по ровненькой, как
его судьба, дорожке, меркантильно-посредственный хорошист-троечник из
вечерней школы, хитромудрый бальзаминов, женившийся на классной
руководительнице и до сорока лет проходивший в коротких брючатах с мешками
на коленях, сейчас он во французском костюме, фланирует по безлюдной улице
этот талейран от литературы, может, даже сочиняет что-нибудь
верноподданическое, конформисткое, бесталанное до мозга костей, что-нибудь
вроде: "Утонула в море сельдь" или "Плыл по речке саквояж"... За ним следуем
мы. В салоне нашей машины звучит презрительный голос певца-поэта:
-- Чем больше ты скажешь, тем более ты в цене.
В работа вы как в проруби,
В постели вы как на войне.
Козлы!
Козлы-ы!
И вот он, значит, этак фланирует, а его догоняет наш джип с
тонированными стеклами. Джип равняется с этой лощеной тварью, стекло
опускается. Я -- мафиозный "папа", сижу на заднем сидении, развалясь
вальяжно, а на переднем сидении один из моих, так сказать, учеников, нет,
лучше и надежней, если кто-нибудь из сыновей. Надо же натаскивать молодых
волчат... На коленях у него -- пушка с глушителем. Для этого весьма хорош
старый добрый ТТ, недурен также длинноствольный 9-ти миллиметровый
парабеллум ( "морская" или "артиллерийская" модель); годится и "стечкин", но
этот похуже; "макар" не годится вовсе, и заряд слабоват, и ствол коротковат,
в упор не попадешь. Спросите любого сколько-нибудь приличного авторитета:
какую пушку он предпочитает для дела? Конечно же
"токаря", чувак, -- какой базар? -- будет ответ... Итак, на коленях у
сына "токарь" с глушаком, лучшая пушка всех времен и народов, мы
приближаемся к "объекту", равняемся с ним, стекло у нас ме-е-едленно
опускается, и с самого близкого, верного, убойного расстояния, почти в упор,
сынок всаживает в длинную нескладную фигуру чуть ли не всю обойму. Вот тебе
и...
Будет!
Будет жить при коммунизме
Наше поколение людей!
Это не я писал. Это он писал, выслуживая, вылизывая, выцеловывая себе
местечко в прогнившем чреве того громадного, погибшего от собственной
громадности организма, который сейчас растащили и остов которого догнивает,
подобно выброшенному прибоем кашалоту; его угробили вы, номенклатурные гении
соцреализма, -- своей высокооплачиваемой любовью. Растащили своими иудиными
поцелуями. "Марш кинескоповцев" не приходилось читать? Прочтите -- перл!
Козлы!
Козлы-ы!
Салон наполняется сизым, сладковатым дымом. "Объект" падает шнобелем в
дорожную пыль, а мы медленно, как ни в чем не бывало удаляемся. Я хлопаю
сынка по угловатому плечу: молоток! И протягиваю ему откупоренную бутылку
"Камю": дерни-ка! Тот растерянно-счастливо улыбается, радуясь моей скупой
похвале. После чего везу его на "малину", где всю ночь предаемся дичайшей
гульбе. Преемственность поколений. Семейный, так сказать, подряд.
Мечты, мечты... А этот двурогий, с седым бобриком, между тем
жив-здоров, сочиняет бодряческие оды-панегирики чиновникам-кормильцам, всем
этим коммунальным баронам (ему это близко, первая специальность), королевам
приемных, секретаршам-многостаночницам, акулам начальнического имиджа, и в
свите новой делегации он опять улетел то ли в Африку, то ли в Америку,
что-то там по обмену опытом в сфере индустрии музеестроительства, ведь они,
такие, непотопляемы, всплывают при любой стихии, существуют в любой среде,
самой едкой, как вышеупомянутые существа, обитатели кишечника, с виду вроде
полное ничтожество, причем ежеминутно демонстрирующее это свое главное
качество, а вот поди ж ты, попробуй найди на него управу, руками тронуть
мерзко, западло, слишком чисты для этого руки, но и стальной вилкой закона
не подцепишь. Такие скорей тебя самого подцепят. И вот он расклад: это
ничтожество, как какое-нибудь высочество, возят на белой "Волге", а тут
трясешься на общественном транспорте, который страсть как нерегулярен -- так
бы регулы появлялись у ваших любовниц! -- часами простаиваешь перед
оружейной витриной в пустых мечтаниях, и остается лишь, подобно
австралийским аборигенам или каким-нибудь бушменам тупорылым, рисовать на
песке контуры своего врага и поражать его копьем, поражать, поражать...
Удар! Еще удар!
-- Увязшие в собственной правоте...
Завязанные узлы...
Я тоже такой, только хуже,
И я говорю, что вижу:
Козлы!
Козлы-ы!
Но есть, есть и на вас, ребята, эффективное средство. Это
-- грубая сила, которую вы, председатели всевозможных
возрожденческих комитетов, духовидцы-специалисты по куликовым,
бородинским и прочим "духовным" полям, окоемам и пядям,
мандельштамоведы и прочие заслуженные краезнатцы, не дравшиеся
никогда, не служившие в армии, в институты поступавшие по
разнарядкам райкомов, постукивавшие там, всю жизнь
"развивавшие традиции", трущиеся у начальственного сапога,
-- боитесь панически. Одного такого плешивого, облезшего от
усердия деятеля, возрожденца-вырожденца, вечного мальчика с
ясным взглядом тимуровца, "дежурного по черноземной ниве", я
всего-навсего как-то в шутку подержал за пиджак один на один,
так от него запахло дурно. Ты помнишь это, Эдик?
Да, если б я был тем, кем проектировался спервоначалу, я бы непременно
разобрался бы и еще кое с кем. Кандидатов хоть отбавляй. Один с маленькой
плешивой головкой микроцефала, как у грифа-могильника, был начальником
тюремной газеты, и даже награждался чем-то самим, будто бы, Берией (хорошо,
значит, помогал управляться с несчастными по темницам), теперь же он --
"духовный" (как они любят это слово!) лидер, предводитель всей этой галдящей
своры полууродов-полудегенератов; двое бастардов с широкими задами, как у
мадъярских лошадей и с бабьими ухватками, оставленные войной, один немецкого
стандарта, другой итальянского, как зачаты с проклятьями, так и прожили свои
никчемные жизни на чужбине, немилые даже матерям, презираемые женами; двое
суетливых графоманов-репортеров, по всем статьям климовские
типажи-легионеры, при любой погоде запросто рифмующие Петра с верфью, а Бима
с флотом (теперь еще разрешили рифмовать церковь с благодатью, аналоем и
прочими атрибутами, -- ух, как они пустились осваивать эту пустошь!), без
устали возрождающие, конечно же, "духовно", наш черноземный край. Можно
пристегнуть кого-нибудь и из мандельштамоведов, всех этих брюнетисто-носатых
потомков швондеров, поющих псалмы-плачи о сталинских грубиянствах, при
которых их дедам давали недостаточно повышенный паек. Чистил он вашу
козлобородую, картавую свору до третьего колена, а надо бы стрелять до
седьмого!
Да-с, однако многовато кандидатов получается. Что ж. Тут стоит
довериться жребию -- судьба, она не слукавит. И никому обидно не будет. Ведь
уровень сволочиз... тьфу ты! -- интеллигентности у вас у всех примерно
одинаков.
И вот выбор сделан. С вечера звоню на квартиру. Спрашиваю хозяина, его
конечно же не зовут к телефону, долго выясняют, кто спрашивает -- ага,
значит, дома! -- и утречком, по холодку, часов в шесть, нет, лучше в пять,
когда все еще спят, наношу визит. Машину оставляем у подъезда, под парами.
Поднимаемся на третий этаж. Лучше всего вдвоем, для страховки, в широких
плащах, которые будут скрадывать фигуры, и которые в случае необходимости
можно сбросить -- под такими широкими плащами удобно носить автомат. Старый
добрый АКМС
( "десантная" или "танковая" модель), с металлическим
откидным прикладом, калибра 7,62, где пули со стальным сердечником и
запросто просаживают шейку рельса, -- что для них какая-то там бронированная
дверь?!
И вот мы вдвоем с подельником поднимаемся на -- какой там?
-- на третий этаж. Шофер внизу, караулит подъезд. Подельник
в маске, всходит до четвертого этажа и вызывает для себя лифт
-- на нем потом и уедет. А я подхожу к двери и звоню. Длинно,
требовательно. Так, словно случилось нечто сверхаварийное и
суперважное. Конечно же в такую рань к двери подойдет он сам,
какой бы трус ни был, жена его все-таки вытолкает, хотя бы спросить:
кто там? Итак, из-за двери раздается блеющее: "Кто там?" -- но я с понтом не
слышу и запускаю еще один дли-и-инный звонок, чтобы спровоцировать его еще
на одно блеяние, дабы удостовериться, что подает голос именно он -- зачем же
нам невинную душу губить, чай православные. И когда он повторно проблеет
дрожащим голосом: "Кто там?" -- в ответ получит очередь, трескучую, дымную
очередь поперек груди, по животу, прямо через дверь. Через железную,
кованную, надежную его дверь, оклеенную для красоты дерматином. Старый
добрый АКМС -- это вам, ребята, не нынешние пукалки с укороченными стволами
и ничтожными воробьиными калибрами, старый добрый АКМС -- это настоящая
машина для настоящих мужчин.
Да, приходится с удовлетворением констатировать: оружие, изготовляемое
при "отце народов" было и в свое время лучшим в мире, и до сих пор не
устаревает. Спросите любого, более-менее приличного террориста: что он
предпочитает для дела? -- ответ будет однозначным: из пистолетов -- ТТ, из
автоматики -- АК, калибра 7,62 (русский классический трехлинейный калибр).
Все позднейшие малокалиберные штучки -- не оружие, а какая-то, извиняюсь,
порнография -- вы уж не серчайте на мена за правду, гражданин Калашников!
Итак, мечи свое разящее копье, бушмен наивный, мечи в нарисованного
врага, поражай его, сучару, поражай стальной пикой: в голову, в печень...
Удар! Еще удар!
-- Наши тела -- меч, в наших душах -- покой,
Наше дыхание -- свято,
Мы движемся, всех любя,
Но дай нам немного сил, Господи,
Мы всех подомнем под себя.
Козлы!
Козлы-ы!
Да какие вы козлы?! До "козлов" вам -- ого-го-го! Вы
-- клубок скользких червей, кокон кровавой мрази. Жизнь
наезжает на вас все круче и жестче, грубой крестьянской
телегой, -- и скоро от вас лишь кровавая дрянь брызнет на
стенку. Еще чуть-чуть, и вы будете вышвырнуты на свалку истории, все
эти специалисты по всевозможным (см. выше)
"духовным" полям, окоемам и пядям, все блаженно-лукавые бородатые
болховитяне, мандельштамоведы, поющие на своих сходняках стихи аки псалмы,
-- скоро не будет больше этих глупых гранитных досок третьестепенным
подмалевщикам, которые вы так профессионально навострились открывать, не
будет и собраний сочинений никому не известных борзописцев, к которым вы так
ловко пристрастились писать предлинющие комментарии, сотканные из общих
мест. Вы ненавидите друг друга, хотя различий у вас на удивление немного, вы
все ужасающе бесталанные иллюстраторы общеизвестного и всех вас кормит так
называемая "духовность" -- а вы-то хоть знаете, с какого плеча креститься,
выпускники партшкол?
Сколько памятников и досок понаоткрывали неизвестно кому,
-- из того гранита лестницу можно было бы сделать, хоть одну
в городе приличную, сколько талантов толкнули к бутылке и в
петлю, и сколько написали потом о них воспоминаний! Сколько
тащите вечно "подающих надежды" своих клевретов, у которых
языки давно уже приобрели форму ваших ягодиц!
Если б я был бандитом, я бы поставил себе за правило очищать
любимый город от ваших смешных, убогих, никчемных монументов.
Тем более, все это противно христовой вере... Вот уродливый
а-агромадный идол, призванный изображать третьестепенного стихотворца в
кавалерийской шинели, певца пастухов и сивок, который раза в два больше
памятника самому императору Петру Великому -- тротиловую шашку (ТШ-200) под
него! Впрочем, не свалит. Тогда танковую мину (ТМ-72) под него! Жахнет --
мало не покажется. Вот нечто карикатурно-бомжеобразное, исходящее
неустроенностью, мазохизмом и косноязычием, это нечто позорит, унижает,
уничижает того, чье имя написано на этом бронзовом непотребстве --
коммулятивный заряд (КЗ-6) под этого монстра! Вот еще глыба бронзы в виде
человека, сидящего в смокинге (!) на грязном бревне, с какой-то лохматой
дворнягой -- ни человек, ни дворняга, ни бревно к нашему городу не имеют
никакого отношения -- противопехотную мину (ПМН-2) ему под мышку, и для
верности под собаку -- "лимонку" (Ф-1).
"Лимонка", так же как и АКМ, -- это единственное, что по-настоящему
котируется на Западе, да и на Востоке, -- не ваша пресловутая замшелая
"духовность", а именно эти предельно простые аргументы русской
индивидуальности наиболее популярны и особо почитаемы в мире. Недурны также
были и наши ядерные подводные лодки, которые порезали на металлолом под ваше
пацифистское восторженно-истеричное блеяние.
-- Мои слова не особенно вежливы,
Но и не слишком святы,
Мне просто печально, что
Вы могли бы быть люди...
Удар! Еще удар! В печень, в голову, в сердце, в душу, вашу мать...
Да, с детства я мечтал быть бандитом. Налетчиком.
Террористом. Гангстером. Робин Гудом. Бомбистом Савенковым.
Безжалостным и хитрым Камо. Отчаюгой Котовским. Отважным Че Геварой. И вроде
все предпосылки к этому были: конфликтный, вздорный, упрямый, несдержанный,
да притом вырос в пригородной воровской слободке, где восемьдесят процентов
взрослого мужского населения тянули срокА (впрочем, и женщины не сильно
отставали); из друзей детства сейчас пересидели, кажется, уже все, некоторые
особо выдающиеся деятели имеют по четыре-пять ходок, а троих орлов уж нет на
этом свете -- да будет земля пухом Худяку, который поставил мне когда-то под
глаз хороший бланш, -- Чикаго да и только! -- но, увы, я пошел по другой
стезе. Не стал папой местной мафии, а стал -- тьфу! --
беллетристом-борзописцем. Правда, говорят, недурным. Даже вроде как
генералом писательским. Что тоже нехерово, -- а, пацаны?! Или все-таки
бандитом, пожалуй, я бы достиг большего? Кто знает. Но уж тогда кое с кем
разобрался бы --это уж точняк.
А впрочем... Если б я был настоящим, всамделишным бандитом, суровым
семипудовым братком на шестисотом "Мерседесе", с двойной золотой цепью на
толстой шее, имел четырехэтажный кильдим с лифтом и бассейном и прочими
атрибутами "крутизны" (см. выше), то скорее всего о существовании таких
ничтожеств, такой пыли под ногами, как вы, образованцы-оборванцы, я бы даже
и не подозревал. А пока -- вот вам, ребятки, памятник. Не обессудьте, что не
из гранита, а из другого вещества, но радуйтесь хоть такому -- как-никак
останетесь в истории. И да не зарастет к нему народная тропа. Получите и
любуйтесь.
Козлы!