cs313823.vk.me/v313823794/2ab3/ZcJWgFINTko.jpg
В этот день 1919 года в бою с красноармейцами погиб герой первой мировой войны, первый кавалер солдатского Георгиевского креста, донской казак Кузьма Крючков.
Н. Каледин («Казачья Жизнь» №138) пишет: «Многие уверяли, что К. Крючков всю германскую войну провел при штабе дивизии и там получил еще три георгиевских креста. Все это выдумки досужих людей или просто злостная ложь. При штабе он был очень короткий срок, ему было ясно, что его здесь держат для «показа», и он, по собственному желанию, вернулся в полк. Германскую войну закончил, имея два георгиевских креста и две медали, будучи на должности взводного урядника в звании вахмистра». С фронта Крючков вернулся с полком в декабре 1917 г. И в марте 1918 г. он уже среди своих станичников Усть-Хоперцев, восставших против красных. В журнале «Вольное Казачество», в одном из первых номеров, имеются воспоминания А.Л. «К.Ф. Крючков в гражданскую войну». «Значение К. Крючкова в гражданской войне многосторонне. Тут нельзя ограничиться словами «храбрость и геройство» - этого мало. Ведь в то время каз. среда порядочно разнуздалась от революционного духа, и в момент, когда с красными можно было покончить одним прыжком, вдруг какой-нибудь мамунич предлагает обсудить вопрос: наступать или нет… Мне пришлось бежать из Усть-Медведицкой от царицынского карательного отряда карательного отряда в 1-ый день пасхи 1918 г. к восставшим Усть-Хоперцам. Приехал в станицу. Майдан в разгаре. Увидели знакомые старики. «А почему без погон? Знать ничего не знаем, а чтоб ты, как офицер, должен приличествовать своему сану. Веди наших сыновей в окружную станицу и вычисти хамов». «Ну, думаю, старики-то говорят так, а вот как-то фронтовики?» Выхожу из правления. Стоит сотня казаков. Что-то с азартом обсуждают. Слышу: - «Да оно бы поменьше старых дураков следовало бы слушать. А то раскудахтались больно здорово. Послать бы их на фронт, были бы им погоники». И сразу у меня пало настроение – старики-то останутся дома, а вот с этой братвой наступать страшновато. На первый раз мне удалось отбояриться от командования. Наконец, договорились: наступать… Проехали версту. Команда – «слезать, подтянуть подпруги». Слышу замечание: «Во-во… Опять старое, верста шагом… верста рысью…, стой да подпругу подтяни…Тьфу, так ее… да когда же это кончиться?!». Какой-то всадник часто проезжается по колонне взад, вперед, прислушивается. Поднялась буря с проливным дождем. «И куда мы это едем? Стой»… Остановились по предложению ночного митинговщика. Вдруг выскочил всадник и сразу не желающего – лязь плетью: «Ты что, митинговать?» - «Да я, Фирсыч, ничего, ты чего же обижаешься? Ехать, так ехать…». «Рысью марш!...» И колонна стройно двинулась вперед. Спрашиваю, кто это «Фирсыч»? Получаю ответ – Козьма Крючков. И как-то отрадно стало на душе. Усть-Медведица взята. Через две недели меня назначили командиром Усть-Хоперского полка. Бои идут с переменным успехом, но все же продвигаемся к Саратовской губернии. Во что бы то ни стало нужно взять станцию Кумылга. Полк продвигается слабо. Делаю последнюю пробу: бросаюсь в карьер вперед. И чудо! Полк ринулся за мной. Кричит: «Приказ Козьмы Фирсовича: Выручай командира»… Станция наша. Вошли в степные хутора Скуришенской станицы. Кроме баб и детей – никого. – «Где казаки?» Бабы отвечают, что мобилизовал Миронов, но пошли неохотно. Посылаю двух баб к мужьям объяснить – кто мы и зачем пришли. Казачки идут неохотно. Возвращаю их назад, спрашиваю: «Видали когда-нибудь Козьму Крючкова?» - «На портрете видели, а вот как бы живого посмотреть»… Вызываю Крючкова. Неописуемая радость на лицах. Сбежались все бабы. Затопили печи и скоро появились куры на столе, а казачки притянули ночью сотню скуришенцев. И много-много раз присутствие К. Крючкова заставляло испуганное население проявлять свое хлебосольство и выручать полк от излишней голодовки. Достаточно было сказать: «Дедушки, бабушки, молодки, накормите казаков, а я вам покажу живого Крючкова» - и откуда все бралось! Да и измученный народ веселел. И все потому, что К. Крючков с ними. Ночное наше нападение. Вхожу с Крючковым в хату, набитую красными. Режутся в карты. Подхожу к столу с револьвером. Кричу: «Перебор – ваших нет…». Один из красных с выпученными от ужаса глазами вдруг лезет под стол. Оказалось, что красных тоже георгиевский кавалер и узнал Крючкова, так как они вместе были на царском смотру первых героев и теперешний красный тогда получил от Крючкова маленькую встрепку за свой длинный язык. Узнаю от красных, что комиссары пугали Крючковым и предупреждали ночью не спать. Прошло в боях полгода, и за это время Крючков проявил столько мужества и храбрости, что невозможно и перечислить. С каждым боем – новая черта храбрости. Геройства и самоотвержения. Вызываю как-то его к себе и передаю ему весть о представлении в офицеры. Благодарит, но просит не делать этого, «потому что «чернильный» офицер к офицерской среде не подойдет, а от своей братвы он не хочет отрываться, да и грамотный то плохо». Через месяц он получает чин хорунжего. Страшно смущен. Получает отпуск, из которого возвращается раньше времени, потому что «стыдно в тылу». В ночное время, да еще время холодное, когда особенно тянет к теплой постели, когда изволь мерзнуть через красных и на душе у всех кошки скребут, Козьма частенько выручал своими остроумными рассказами из жизни старообрядцев или из собственной жизни, как его 13-летнего женили на 15-летней, тоже староверке, оказавшейся к несчастью сильнее его. И смотришь: зимняя ночь прошла у костра под веселые рассказы Крючкова – все забылись от мрачной действии. Когда отходили за Маныч и много казаков 1-го Дон. округа скрывалось, решив сдаться на милость красных, Крючков с честью выполнил щекотливое поручение – собирать малодушных, и многих увлек он за Маныч, чтобы снова ринуться в бой за казачью вольность. Но вот снова двинулись вперед. Красные не выдерживают и беспорядочно отходят. Какая великая радость обуяла нас всех при виде разлившегося на много верст зеркального Дона, освещенного ярким весенним солнцем, и уже никакая сила не могла удержать казака! Смотришь по сторонам, а казаки поснимали шапки и молятся Богу, что Он, Великий Создатель, дал такую красоту беспредельной степи Донской… Громкое ура услышал наш батюшка Дон и как будто все свои могучие силы передал казакам. Не выдержали красные и толпами ринулись в холодные волны. А не потерявшие рассудок сотнями сдавались. Пленные врачи мне потом рассказывали: «Когда нас захватили, то кое-кто из казаков стал собирать по повозкам разную мелочь. Вдруг слышим: Козьма Крючков скачет… «Ну, думаем, значит конец пришел». И… Боже! Вместо нашего расстрела, крестит кое-кого из казаков плетью, быстро отогнав их от нас… Некоторые из нас приготовили кошельки в подарок, а он как запустит «по матушке, по Волге»… «Что-ж вы, с…, думаете, что и мы такие же продажные?!» И как начал нас стыдить, так мы не знали, куда глаза прятать». И таких примерев было много. Не любил он чужого, хотя бы взятого и с боя». О встрече с Крчковым во время гражданской войны писал и И.Н. Плахов в № 28 «Род. Края» (май – июнь 1960 г.). В то время на Дону сложилась даже поговорка: «Супротив мужиков есть Козьма Крючков». О смерти Крючкова так рассказывает Н. Коледин. («Каз. Жизнь» № 138). «В 1919 г. в конце августа, по выздоровлении после ранения, я получил назначение в Дон. конный полк имени Атамана А.М. Назарова. По прибытии в полк я был зачислен в 1-ую сотню, где находился хор. К.Ф. Крючков. Точной даты его смерти я не помню, но помню, что это было в конце августа. Наш полк, утомленный ночным набегом, отдыхал в с. Лопуховках, Саратовской губернии. Район расположения нашей сотни находился около речки, перегороженной плотиной, там же была и водяная мельница. Было 4-5 часов пополудни, когда из талов противоположного берега раздалось несколько ружейных выстрелов. Возмущенный за нарушенный покой, Крючков решил пойти по плотине на другой берег и узнать, кто там стреляет. На мое предупреждение не делать этого, пока наш пулеметчик не обстреляет талы, он только рассмеялся, добавив, что вся эта с… уже разбежалась. Пока пулеметчики возились около пулемета, Крючков шел уже по плотине. Не успел он дойти до конца ее, как из талов раздался залп и крючков упал. Сейчас же открыл огонь наш пулемет и, под прикрытием его огня, я, вахм. Калмыков и казаки К. Попов и Е. Малахов пошли и принесли Крючкова. Он был еще живой, но рана была ужасная. Речушка была узкая и красные стреляли чуть ли не в упор. Весь залп пришелся Крючкову немного выше пояса. Все внутренности стали вываливаться наружу. На попытку доктора сделать перевязку, Крючков имел еще мужество заметить: «Доктор, не портьте бинтов, их и так мало, мне перевяжите какой-либо тряпкой, лишь бы с середины ничего не вываливалось бы, а я уже отвоевался». Через полчаса хор. К.Ф. Крючков скончался. Наскоро казаки сколотили из подручных досок гроб, положили в него бездыханный трут и повезли на родной хутор Калмыков, станицы Усть-Хоперской».