Аллюзии
В некотором царстве, в некотором государстве правил царь Ерепень. Очень он любил, чтобы народ его любил. Даже, для пущего возбуждения у подданных жарких чувств, содержался при царе ближний боярин Серовой-Серовый, большой мастер на всякие штуки-гадюки, целую свору собак на них слопал.
Одначе народ попался какой-то негодящий: всё норовил увильнуть и особого обожания не выказывал. Что ты будешь делать? Осерчал Ерепень, кличет боярина да как возговорит ему высоким голосом:
- Это за что ж я тебя, паразита, пою-кормлю, ежели ты мышей не ловишь? Иде она есть - любовь всенародная и всеобъемлющая? Не видать что-то.
Упал Серовой-Серовый в пыль, царский сапог целует, сам приговаривает:
- Есть она у народа, царь-государь, есть, не сумлевайся. Токмо она в глыби обретается. И всего-то и надо, что её наружу выколупнуть.
- Так выколупывай, ирод! - Ерепень ещё боле голос возвышает.
- Без твоей персоны - никак, батюшка государь, - причитает боярин. - Только ты и можешь такое произвесть, а больше никто. Даже сам Господь Бог.
- Ишь ты, - осанивается Ерепень, - выходит, я навроде Бога у тебя? А то и повыше, а?
Тот башкой только кивает.
- Ну, а чего делать-то надо? - спрашивает царь.
- Да, считай, и ничего, - отвечает Серовой-Серовый, - надо будет народишка худого до себя допустить. Всего и делов-то. Чтобы он тебе свои нужды и жалобы поведал, а ты бы рассудил по справедливости, по царской.
Взъерепенился тут Ерепень, расшумелся:
- Ты что ж это удумал, прыщ с ушами?! Чтобы я со смердами всякими чухался? Да ещё справедливость им подносил?
- Так ведь царскую справедливость-то, - голосит боярин. - Её как захотишь, так и повернёшь. А насчёт смердов, не изволь беспокоиться, милостивец. Подберём, которые поменьше смердят. Зато, какая молва в народе пойдёт: сам государь распоследнего простолюдина не чурается, всех принимает, никого не обделяет заботушкой своей. Распиаримся, как тудыть её в фелонь! И выколупнется любовь-то наружу. Никуда не денется.
Задумался Ерепень. А ведь, по всему выходит, прав штукарь. Действительно, должно пронять людишек до самых пяток.
- Давай, наяривай, - говорит. И умиляется. - Серунчик ты мой!
По спине боярина потрепал, рупь серебряный вручил.
Долго ли коротко, собрался народишко к царскому крыльцу. У кого рука перевязана, кто с клюкой, кто с ребятёнками малыми. Ждут. У входа стража с топориками на плечах, запускает по одному.
Ерепень восседает в горнице на складном троне, рядом Серовой-Серовый хлопочет. Тут же и Кутька Моровая ошивается со своей трубой глядючей. Всё, что творится в горнице, в эту трубу сливается, а потом по царству разбрызгивается для всеобщего оповещения.
Подал царь знак - стража трухлявого мужичонку заталкивает. Тот, конечно, в ноги Ерепеню кидается. А царь, боярином наученный, бумажку вынимает из-за пазухи, читает по ней: «Ой ты, гой еси, добрый молодец! Ты уж встань-восстань, не стелись ковром. На чины мои не гляди совсем. Мы с тобой теперь вроде ровные. Говори, ко мне ты пришёл пошто?»
Вскинулся мужичонка, орлом глядит, рубит сплеча:
- Раз ты душевно так с нами, пресветлый царь, то и ты прими любовь народную нашу до самой до гробовой доски!
Боярин аж трепака врезал от радости, да и у царя тепло в груди стало.
- А что до дела, - продолжает мужичонка, - попомнить хочу тебе, надёжа наша, как был ты о прошлом годе в нашем углу медвежьем и сулил его гатью проложить. Пора бы сполнить посулы, а то совсем невмоготу ходить стало по колдобинам да по рытвинам. Особливо в распутицу. И колодцы обещался почистить. И обчественный амбар поправить...
Царь, мрачней тучи, с трона приподнялся. Боярин побелел. У Кутьки труба из рук выпала. Повёл Ерепень бровью - стража мужичонку взашей вытолкала.
Серовой-Серовый, не дожидаясь гнева царского, на пол плашмя так и грохнулся:
- Не вели казнить, вели слово вымолвить! Оплошка вышла, царь-государь. Знать не знаю, ведать не ведаю, как этот пень трухлявый пред твои светлые глазыньки прорвался. За остальных ручаюсь, никто тебя боле не попрекнёт ничем. Спробуй ещё разик.
Ну, ин, ладно. Снова уселся царь поудобнее. Стража сызнова просителя впихивает. Тот, как положено, к царёвым подошвам прилабунивается. Царь опять же по бумажке читает: «Ой ты, гой еси, добрый молодец...»
Глядь, а перед ним - баба. И рот на него разинула.
- Ты, тово, - Ерепеня повело маленько, - ты - не тово... Шуткую я. Ну, отвечай, как на духу: любишь царя свово?
- Да как же не любить-то? - баба заходится прямо. - Вон ты как ласково с простым людом обходишься. В таком разе и мы за тебя - горой!
- Это ты разумные речи говоришь, хоть и баба, - радуется Ерепень. - Чего ж тебе надобно, молодица?
Та - в слёзы:
- За подмогой к тебе, отец наш родимый. Четверо у меня по лавкам сидят, мал мала меньше. А мне и на косьбу, и на молотьбу, и за скотиной ходить надобно. Мужик мой в поле от темна до темна. Обещал ты нам надысь терем для дитячего гурта выстроить. Моих бы пострелят туды, а то куды ж им деваться?
Шибко разгневался тут Ерепень. Об Серового посох обломал. Кутьку шуганул так, что она в свою трубу со страху забуровилась. Стража толпу в тычки разбросала. На том разговоры с народишком и закончились.
Только боярин не успокоился, нет. Самолюбие в нём взыграло до непотребства. Уж очень ему хотелось народную любовь к царю наружу выколупнуть, а царский приём людишек очень тому пособить мог. Тут только б знать, с какого боку взяться. И умыслил штукарь штуку хитрую, доселе невиданную...
Но об этом - вдругорядь.
От редакции: Продолжение, как говорится, следует. А пока мы предлагаем нашим посетителям высказать свои варианты: что мог придумать ухватистый боярин, чтобы и приём по личным вопросам сохранить, и народ ублаготворить. А главное - царю угодить, избавив его от лишних забот.
Ждём-с.
Политический аллюзионист Monsieur Montblanc.
Аллюзии (фр. allusion - намек) - соотнесение устойчивого понятия или словосочетания литературного, исторического, мифологического порядка с описываемым или происходящим в действительности.
Фото: cinematheque.ru
